Кабинет технических редкостей

Полость. Имиджборды неразрывно связаны с эпохой Веб 2.0. Кто-то считает, что они стали местом, из которого проросла и развилась новая система сетевых взаимодействий. Другие полагают, что имиджборды — это первое и основное детище Веб 2.0., но не наоборот. Появление имиджбордов совпадает с возникновением и бумом так называемых крипипаст (сам термин creepy stories получил распространение на 4chan в 2006 году) — коротких хоррор-историй, основанных на городском и сетевом фольклоре. Одна из наиболее странных и по сей день навевающих жуть историй появилась в 2012 году. Она заметно отличается от прочих, часто наивных крипипаст. В ней описывается, как одному из пользователей на электронную почту пришло письмо со ссылкой и незамысловатым сообщением: Hi there found this site is very nice thought u might like pass it on, for the good of mankind. На открывающемся по ссылке сайте не было бы ничего примечательного, если бы не обнаружилось, что каждое слово на странице являлось отдельной гиперссылкой, выводящей на зловещие видеозаписи разной степени девиантности. Сайт, как и одноимённая крипипаста, назывался Normal Porn for Normal People. Безотносительно к наполнению сайта само его название скрывает ускользающую семантическую аберрацию, порождаемую зеркальным удвоением нормальности: слова могут быть заменены на противоположные по смыслу, но при этом смысл названия в целом останется тем же: ненормальное порно для нормальных людей, нормальное порно для ненормальных людей, ненормальное порно для ненормальных не-людей и т. д. Сохраняя эту парадоксальную семантическую зеркальность, здесь и дальше мы будем говорить о нормальных музеях для нормальных людей.

Полость. Наиболее известным покровителем искусств и наук в позднем средневековье был император Священной Римской империи Рудольф II. Основанная им в Пражском граде резиденция, включала в себя не только одну из первых кунсткамер, но и большое количество алхимических лабораторий, библиотеку, сад с экзотическими животными, обсерваторию для астрологических изысканий и многое другое. Не особо многословный, но манерный император предпочитал государственным делам пребывание в лабораториях и кунсткамере. «И художники, и ученые при дворе Рудольфа разделяли стремление эпохи выйти за пределы внешнего облика мира и чувственного опыта. Они изучали силы, действующие в мире вокруг них, не как отдельные и механические шаблоны причин и следствий, а как динамичную систему божественных соответствий»^[25]. Рудольф II привлекал и всячески поддерживал наиболее заметных деятелей своего времени. Так, под его покровительством в разные периоды жизни находились Джордано Бруно, Джон Ди, Иоганн Кеплер, Тихо Браге, Эдвард Келли и другие. В 1590-х годах на служение Рудольфу поступил художник-натуралист Йорис Хуфнагель, самопровозглашенный «Inventor Hieroglyphicus et Allegoricus» (изобретатель иероглифов и аллегорий)^[26]. Помимо подаренных им Рудольфу картин, изображающих различные города, национальные костюмы и обычаи народов, Хуфнагель передаёт на хранение в коллекцию Пражской кунсткамеры четырёхтомную рукопись, составленную им в период с 1575 по 1582 год. Каждый из томов включает сотни натуралистичных гравюр животных, разделённые между собой на классы представленных животных, согласующихся с какой-либо из стихий, что и послужило названием работы: Четыре стихии. Первый том, Ignis (Animalia rationalia et insecta) — Огонь, посвящён самым чудесным на тот момент существам: насекомым. «Ассоциируя своих насекомых с огнём, Хуфнагель соединил их с самой необыкновенной стихией, со стихией, которая ассоциируется с зарождением и дематериализацией, самой изменчивой, самой динамичной, самой непостижимой и — в Европе раннего Нового времени — самой чудесной»^[27]. Ignis (том, который был первым в мире большим каталогом известных насекомых) открывается гравюрой, на которой изображен Педро Гонсалес, смотрящий прямо на нас человек с гирсутизмом — оборотень, нарушающий границы человеческого и не-человеческого самим своим обликом. Этот обращённый на нас взгляд удивительного подсказывает, как и для чего Хуфнагель, которого мы могли бы назвать предшественником Гребенникова, сосредотачивается на насекомых. Он не просто демонстрирует посетителям-аристократам занятные диковины кабинета редкостей, но указывает на точку зрения самого чуда, с которой чудесным также становится то, как и что насекомое видит в мире (включая нас)^[28].

Разряд. Между Месмером и Фрейдом есть, как считают некоторые историки, потерянное звено — барон Карл фон Райхенбах. К исследованиям психики барон пришел уже в преклонном возрасте, до этого отметившись открытием парафина, креозота и ряда других дистиллятов. Ближе к середине XIX века он стал собирать свидетельства об истерии, сомнамбулизме, лунатизме и фобиях. Будучи крипто-месмеристом (благодаря библиотеке Райхенбаха, например, сохранились чертежи и описание знаменитой батареи «baguet», которую Месмер применял в качестве медицинского аппарата), барон быстро отказался от идеи интериорного происхождения отклонений и сосредоточился на поисках внешних энергий, конституирующих психическое. Истериков и лунатиков он вызволяет из ямы исключения и нарекает сенситивами: их состояния суть не заболевания, а сверхчувствительность, которой они награждены от рождения. Сенситивы сверхчувствительны в отношении открытого впоследствии «Ода»: сверхпроникающей энергии, которую излучают все объекты. Райхенбах не без удивления обнаруживает то, что известно каждому сенситиву — реальность светится, все объекты источают поляризованное (положительный и отрицательный Од) пламя, динамика взаимодействия с которым и является тем, что структурирует психику (прохладное синее пламя успокаивает, красный огонь вызывает неприятную реакцию). Само бессознательное оказывается расположено вовне, среди объектов и как производное от их комбинаторики (а также от силы излучаемого ими Ода). Сенситивы всегда видели Од, но стеснялись рассказать нам об этом. Райхенбах создает огромные лаборатории на базе собственной резиденции, погружая во мрак целые этажи так, чтобы сенситивы могли передвигаться и находить предметы руководствуясь исключительно свечением Ода, таким образом выступая в качестве детекторов (за это Райхенбаху доставалась доля критики — например, от Уильяма Карпентера, для которого сенситивы не меньшие олухи, чем какие-нибудь лозоходцы: уберите, говорит он, искомый объект из комнаты, и сенситив наверняка ещё полчаса будет крутиться вокруг места, где он был). Различные материи излучают Од по-разному, что-то сильнее, что-то слабее. Больше всего Ода производят кристаллы и магниты. Од можно наблюдать среди звёзд или в облаках. Заряженная Одом вода будет вызывать у сенситивов приятное чувство или тошноту (в зависимости от полярности). Также Од концентрируется на кладбищах (некробессознательное). И главное: по свечению Ода можно диагностировать состояние человека.

Разряд. Понятие сверхъестественного, возникнув на рубеже XVII–XVIII веков, вплоть до середины XX века очерчивало в первую очередь область психических явлений, без их отношения к природному. Курс лекций Les Anormaux Мишеля Фуко (в русском переводе «Ненормальные») посвящен как отклонениям от нормы, так и аномалиям (английское abnormal сохраняет эту двусмысленность). В русской традиции ненормальность используется при описании видов неразумия, тогда как аномальность закрепилась за физическими явлениями. Любопытно здесь то, что термин «паранормальное» появился благодаря переводу термина сверхъестественное на французский, и обратно на английский. Вот, что пишет о сверхъестественном Фредерик Майерс, один из основателей знаменитого Лондонского Общества Психических исследований: «Под сверхъестественным явлением я подразумеваю не то, которое отменяет естественные законы, поскольку я верю, что такого явления не существует, а то, которое демонстрирует действие законов более высоких, в психическом аспекте, чем те, что действуют в повседневной жизни»^[68]. Сверхъестественное имеет к разуму то же отношение, что и неразумие — то и другое заключается разумом в область неспособности высказывания истины о себе, между ними пролегает различие в степени, а не по природе. Телепат или ясновидящий — всё тот же безумец, только более (эволюционно?) продвинутый. Паранормальное же, которое становится описанием ненормальности (или неразумия) природы, возникает лишь к середине XX века и, возможно, является не чем иным, как экстериоризацией психической ненормальности (неотличимость разглаживания складки от её повторного загибания). Чудо природы имманентно безумию (в отличие, например, от трансцендентности воли Шопенгауэра, действующей за пределами принципа достаточного основания), а сбои каузального порядка — это сопротивление природы (научной или модерной) дисциплинаризации.

Интуиция. В своём метаантропологическом комментарии к Леруа-Гурану Стиглер в который раз повторяет, что именно «техника (tekhnê) изобретает человека, а не человек изобретает технику»^[76]. Сама техника является следствием движения, конституирующего внутреннее и внешнее, где одно является складкой другого и определяется через эту взаимозагибаемость. Для того, чтобы эта схема работала, внешнее и внутреннее, техника и человек должны различаться лишь пространственно, но не сущностно. Если «человек (внутреннее) в своём существе определяется инструментом (внешним)»^[77], то либо среда до изобретения техники не является внешней по отношению к человеку, либо техническое начинается в виде экстериоризированного пространства (а не конкретного инструмента), что означает также технику до (изобретения) человека. Первые технические пространства хорошо различимы на фоне неразличимого фона: первые укрытия, засады, пещеры и навесы — первый дом. Однако эти технические пространства свидетельствуют скорее об изобретении тела, а не человечности (и тем более рациональности). Тела, определяемого через техническое пространство, но также пространства, определяемого через тело: любой первый дом тут же смешивается с неразличимой средой, стоит только телу покинуть его. В этой перспективе любой последующий изобретаемый телом инструмент становится формой уплотнения или сжатия пространства до границ конкретного объекта (который, в свою очередь, с этого момента обладает собственной средой, собственным техническим пространством, то есть, в конечном счете, своей собственной способностью к изобретению). И в каждом новом инструменте маячит это странное присутствие оставленности, «фантом» инструментальности без того, что она определяет, но также инструментальность, которой не может воспользоваться никто и ничто, кроме тела, экстериоризацией которого она является.

Ближе к концу XIX века общим местом в критике медиумизма и спиритуализма становится объяснение неординарных явлений через мышечный автоматизм — идеомоторный жест. Инструментальным подтверждением непроизвольных мускульных движений занимались Крукс, Фарадей и другие скептически настроенные ученые^[78], однако основные положения и условия опытных испытаний сформулировал Уильям Карпентер. В своей ключевой работе «Mesmerism and Spiritualism historically considered» (1877, хотя концепт восходит к работам 1854 года) на основании идеомоторики опровергаются явления столоверчения, одилизма, биолокации, движения маятников, ясновидения, чтения мыслей^[79]. Один из ключевых моментов критики — это (прежде всего зрительная) связь оператора с объектом поиска. При завязывании оператору глаз и размыкании установленной с местом или человеком связи эффект инструментов предсказуемо пропадает: биолокационная рамка крутится как заблагорассудится, маятник даёт ответы невпопад. Основанием этой связи с пространством, в котором предположительно находится искомый объект, выступает интуиция:

Оглядываясь вокруг себя, мы можем сплошь и рядом видеть отдельных личностей, приходящих к известным заключениям путём простой интуиции, которая в некоторых случаях кажется врожденной, в других же случаях — приобретённой опытом; при этом они обыкновенно не могут привести никаких доказательств, никаких соображений в пользу своих заключений и, однако же, последующие события показывают, что их заключения были вполне правильны^[80].

Эта интуиция не является следствием рационального анализа связи с пространством, но предшествует его успешному проведению:

...волшебный прут есть лишь особенный способ выражения результатов автоматического процесса этого рода, причём такое выражение имеет здесь место прежде, чем эти результаты достигнуты до ясного умственного сознания^[81].

Несложно заметить, что проблема описываемой таким образом интуиции в том, что удостоверить её наличие можно только инструментально, то есть через пресловутый «волшебный прут». Мы не можем проверить, соответствует ли интуиция тому, что о ней говорит её обладатель (как не может и он сам), поэтому примеры с угадыванием расположения объектов (например, подводного течения) без рамки противоречивы — мы должны поверить, что это угадывание действительно интуитивно, а не рационально, но нельзя сделать на этом основании вывод, что результат в случае угадывания и использовании рамки был бы одинаков (нельзя одновременно использовать и не использовать биолокацию). И если мышечная интуиция предшествует знанию и выражается через тело до того, как внутри этого тела появится рациональное обоснование (интуиция на то и интуиция, ей необязательно быть тавтологичной миру), то лучшим и единственным подтверждением её актуализации служит конкретный, незаинтересованный инструмент, который является одновременно как самой интуицией, так и её выражением.

Однако недостаточно было бы сказать, что биолокационная рамка в такой перспективе ограничивается выражением интуиции, ведь в таком случае мы теряем связь с тем, на что сама интуиция направлена. Возвращаясь к опытам Карпентера, если оставить интуицию и «волшебный прут» наедине, эффект биолокации растворяется в промежутке между биосом и локусом. Иначе говоря, эффект конкретного технического объекта наличествует и удостоверяется только в том случае, если интуиция связана с локусом посредством рамки. Но можем ли мы сказать, что сам локус является чем-то внешним по отношению к интуиции? Предшествует ли объект поиска интуиции о нём или возникает вместе с самой интуицией? Если интуиции не обязательно быть тавтологичной миру (сама по себе она не удостоверяет существование чего бы то ни было), то ей также не предшествует ничто из существующего, с чем она могла бы идентифицироваться, поэтому локус интуиции, который удостоверяется биолокационной рамкой, является также экстериоризацией самой интуиции, то есть, в конечном счете, её техническим пространством. Работает ли биолокация? Что, в конце концов, ищет (и находит) биолокационная рамка? Ничего, кроме противоречивой интуиции того, в чьи руки вложен «волшебный прут». Ничего, кроме технической серии, невозможной (мы не можем извлечь техническое представление без разрушения самой серии), но реальной. Ничего, кроме пространства, в котором срабатывает то, что работать не должно.